Закрыть Вход для пользователей
   

…ОТ СЫНА. часть 1.

Александр Бирштейн

Я проснулся неожиданно, за несколько мгновений до телефонного звонка, как будто знал, что этот звонок сейчас прозвучит. Он и ворвался резко, настойчиво. Я снял трубку.
- Алло!
- Привет, это Виталий!
- Виталий?
- Виталий, с кладбища. Не узнаешь?
- А-а, Виталий!..
Я вспомнил, что недели две назад заказывал ему памятник для человека, который юридически был мне отцом. Юридически…
- Так, памятник готов!
- Быстро!
- А чего тянуть? Погоды хорошие, работать можно…
- Ну, и…
- Осталось только выбить надпись. Ты обещал подумать!
Подумать… На протяжении этих двух недель, да что там, раньше, гораздо раньше, когда только решил все-таки поставить памятник этому человеку, мысль о надписи не покидала меня. Конечно, проще всего выбить фамилию с инициалами, даты рождения и смерти, но… Я все-таки принял его наследство, живу в квартире, завещанной мне, пользуюсь мебелью и книгами…
И монетами…
- Знаешь, Виталий, пока не решил! Давай часам к двум подъеду, посмотрю, что получилось, а там видно будет!
Таким образом, для размышлений оставалось часов семь. Это - если не попытаться все-таки доспать час, другой. Я, было, решил так и поступить, но вскоре понял, что уже не уснуть. Закурив, поднял повыше подушку, откинулся на нее и, пуская дым в потолок, принялся вспоминать.

Отцу никогда не было дела до меня и матери. Во всяком случае, так мне казалось. Все его время и внимание всегда, сколько помню, занимали разного диаметра и металла кругляши, именуемые монетами. Придя с работы и поев, он садился за стол, включал лампу и до бесконечности рассматривал и рассматривал свои сокровища, роясь в книгах, что-то записывая, штрихуя квадратики в блокнотах, исписанных его мелким, каллиграфическим почерком.
Сколько раз пытался пробиться к нему, подсаживаясь рядом, стараясь понять, что же нашел он в этих, не всегда приятных на вид железках. Он досадливо общался со мной, норовя, при первом же удобном случае отправить спать, делать уроки, погулять. Думаю, ему было все равно, куда я денусь после того, как, наконец, оставлю в покое.
Я раздражал его тем, что со мной надо было гулять, забирать из детского сада, просто общаться. Ему мешали мои детские попытки заинтересовать своими играми, разговорами. Потом мешала моя учеба, необходимость проверять уроки, что-то объяснять, ходить, хоть изредка, на родительские собрания.
В общем, как мне тогда казалось, мешало все, связанное с отцовством.
Возможно, он, по-своему, и любил меня, вот только проверить это на практике не представлялось возможным. Разве что…
Помню, как года в четыре, может пять, я заболел. Наверное тяжело, ибо и мать, и отец обеспокоено суетились вокруг, пичкая лекарствами и терпеливо снося мои капризы. Особенно суетился отец. Он был кроток и деятелен, а в глазах явственно проступали беспокойство и какая-то вина. Мне очень тогда понравилось болеть, ибо впервые ощутил настоящую отцовскую любовь и заботу. Впервые… И в последний раз.
Он не был грубым, жадным. Деньги, а они частенько водились у него, выдавались матери по первому требованию, причем, отец никогда не интересовался на что они тратятся.
Мать, как могла, заменяла отца. Не думаю, что она особенно баловала меня, но была всегда. Постепенно весь груз своих сперва детских, а потом и подростковых забот я полностью переключил на нее, оставив отца в покое. Он этого даже не заметил.
Временами, словно спохватившись, задаривал деньгами, показывал монеты, что-то рассказывал о них. Что? Не помню. Мне это было неинтересно. Но терпеливо сидел рядом, заставляя себя восхищаться тем, чем восхищался и он.
- Все твое будет! - говорил отец. - Все тебе достанется!
- Подумаешь, - кривился я про себя, - велика радость!
При первом же удобном случае сбегал от него к себе в комнату или во двор, где ждали занятия много интересней.
Лет в тринадцать я тоже отдал дань коллекционированию. Тогда почти все ребята во дворе и в классе собирали монеты. Стал собирать и я. Как радовался отец! Он с удвоенной, нет, утроенной энергией стал мне что-то объяснять, показывать. Но это оказалось совсем неинтересно. Разве может сравниться неказистая медная копейка, пусть даже какого-то Петра, с блестящей и красивой монетой Гватемалы? Вздохнув, отец стал приносить из "общества", так называлась ежевоскресная сходка таких же, как он коллекционеров, монеты разных стран. Мое собрание стало лучшим во дворе, а потом и в школе.
А вскоре настала мода собирать марки…
Коробку с так и не состоявшейся коллекцией я отдал отцу на сохранение и, через некоторое время, вовсе о ней позабыл.
"Предательство" великого дела нумизматики отец принял спокойно, но, по-моему, именно тогда поставил на мне крест. Дескать, пусть растет-поживает, раз уж на свет появился, но без его участия. Без…
Так и жили. Я с матерью и отец… сам по себе.

Когда заканчивал школу, монеты снова всплыли в моей жизни, но только в качестве платежного средства. Дело в том, что весь двор, да что там двор, всю школу захватила эпидемия игры в буру. Это такая, не очень мудреная игра в карты. Как она возникла, почему? Не помню, да и не очень этим интересовался. Кстати, и самой игрой я тоже не слишком увлекся. Так, чтоб быть, как все. Играли на интерес. У кого водились деньги, играл на деньги, у кого их не было, - на монеты, марки, значки… В общем, на все, что имело денежный эквивалент в глазах партнеров. Обычно, мне везло и карманных денег хватало на редкие проигрыши. Выигрывал я чаще, так что считался вполне благополучным игроком.
В тот день, а его мне не забыть уже никогда, карточная игра началась как-то спонтанно, прямо во дворе. Игра шла с переменным успехом, была скорее даже нудной и имела все шансы оказаться непродолжительной. Но… вдруг карта стала бешено идти одному из нас. Даже не помню кому. Не суть важно. Я, проиграв всю наличность, хотел было уйти, но подошли девочки. Наши ровесницы, они, обычно, редко обращали на нас, еще пацанов, внимание, но тут подошли и застряли надолго. Я из кожи лез вон, чтоб выиграть, но проигрывал все больше и больше. Пошла игра в долг. Когда девчонки все-таки ушли, подвели итоги. Я оказался должен больше двадцати рублей. Деньги более, чем немалые. Для меня, максимальным разовым капиталом была пятерка, вряд ли больше. А долги надо отдавать. Так принято. Неожиданно вспомнил, что в отцовском хранении имеются мои монеты и предложил их в качестве оплаты долга. Была спешно создана оценочная комиссия, и мы отправились ко мне, дабы завершить расчет.
Вероятно, я перепутал коробки. Да, наверное, так. Вместо своих законных монет ухватил отцовские и рассчитался ими. Все остались довольны, и мы отправились в кино.
Вернувшись после фильма, я застал дома милиционеров. Оказалось, что придя с работы и не найдя своих, как потом выяснилось, не очень-то важных монет, отец, заподозрив кого-то из моих друзей в воровстве, вызвал милицию и написал заявление.
Меня отвезли в отделение, и я на допросе признался во всем. И в том, что играл в карты, и в том, что похитил монеты, как указали в протоколе "в целях наживы".
Я не понимал, что происходит. Возможно, сначала не понимал этого и отец. Когда же до него дошло, что мне светит близкий суд и реальный срок, он забегал, засуетился. Но оказалось, что поздно. Меня исключили из школы, как говорилось тогда, с "волчьим билетом", каждый день я должен был являться к участковому. Да и во дворе меня стали сторониться. В те годы понятие "вор", "уголовник" было страшным и позорным.
А мать? Что делала мама? Не помню, чтоб она хоть на несколько минут отходила от меня. Наверное, это было не так, но каждое мгновение тех страшных дней было отмечено ее родным и необходимым присутствием.
Потом суд и приговор: два года условно. А потом… мы с мамой уехали. Насовсем. Когда вернулись из суда, мама стала собирать вещи. Отец метался, пытался как-то, в очередной раз, оправдаться, но мама его не слышала. Собрав чемоданы, она взяла меня, как маленького, за руку и повела прочь из этого дома. Навсегда.
Сперва мы жили в Сумах у маминых родных, но и оттуда пришлось уехать. Тому было две причины, даже не знаю, какая важней. Во-первых, меня не брали в школу. Не брали и все! А во-вторых, приезжал отец…
Через несколько месяцев мама устроилась учительницей в сельскую школу в отдаленном райцентре, где давно и прочно ощущался дефицит учителей. Кажется, условием ее поступления на эту работу было то, что мне дали закончить выпускной класс.
Сельская жизнь совсем не тяготила меня. Испуганный, дезориентированный, сбитый с толку, только там я начал постепенно приходить в себя. Об отце мы не говорили. Вернее, не говорила о нем мама. Как-то раз я высказался о нем не очень-то лицеприятно. Она никак не отреагировала. Так было несколько раз. Потом и я перестал говорить на эту тему.
После школы нужно как-то определяться. Срок мой, благодаря какой-то амнистии был завершен, более того - судимость снята, но в ВУЗ путь был заказан. Каким-то чудом маме удалось "впихнуть" меня в строительный техникум.
После техникума - армия, причем заграничной командировке в Афганистан бывшая судимость никак не помешала. За полтора года войны мы построили множество дорог, временных мостов, пришлось и пострелять. Наградой за все стали две медали "За отвагу" и возможность поступить в институт. Мамина мечта, казалось, осуществилась. Но порадоваться она этому не успела. В июне 86-года я вернулся из армии, в августе поступил в строительный институт, а в октябре мама умерла от рака.

Докурена пятая или шестая сигарета, а я все лежу, откинувшись на подушку, и вспоминаю, вспоминаю… Странно, но это происходит со мной практически впервые. До сего дня как-то не ощущал я потребности так скрупулезно и подробно перебирать свою нехитрую жизнь. Я просто жил, заботясь о дне сегодняшнем, помня о завтрашнем, а вчерашний… Он уходил, обрывался, как листок календаря.

Дед с бабкой помогали, как могли. К тому же я получал стипендию, а летом, на каникулы, ездил со стройотрядом в Сибирь или на Север. Так и учился. Не лучше большинства, но и не хуже. Не голодал, но и не шиковал, не был раздет-разут, но и не модничал. Мне нужно было закончить институт! В память о матери. Когда начинал пятый курс, умерла бабушка, четыре месяца спустя - дед.
Я остался один. Совсем один! Об отце я даже не вспомнил.
Не вспомнил о нем и тогда, когда по распределению был направлен именно в Одессу, в ДСК № 8, прорабом.
Я еще успел даже немного поработать по специальности. Но… сначала закончился СССР, а вскоре и работа. Нет, вернее, работа была, только за нее не платили. Хорошо, хоть из общежития не гнали.
Это было странное время. Люди богатели и нищали на глазах. Разбогатеть хотелось и мне, но, как только появлялась какая-то возможность "зашибить деньгу", рос и ширился мутный страх перед законом, оставшийся с детства.
Так и перебивался, занимаясь, в основном, строительством дач и особняков для новых хозяев города. Потом пошла пора приватизации и работы стало больше. Все подвалы, первые этажи зданий лихорадочно переоборудовались под офисы, салоны, магазины. Дел хватало, а немного погодя стало хватать и денег. Из общежития, давно проданного под что-то там жутко развлекательное, перебрался в довольно сносную квартиру почти в центре. Недостатком этой квартиры было то, что она не моя и за нее нужно платить, причем немало.
Как-то поймал себя на мысли о том, что совершено не думаю о личной жизни. О семье, детях, просто любимой женщине. Дело в том, что собственный опыт надежно привил мне отвращение к семье, семейной жизни. Я вспоминал маму, ее жизнь с отцом и… выбрасывал из головы все мысли о семье. Что касается любимой женщины, то ее у меня попросту не было. Никогда. Нелюбимые были. Они удовлетворяли меня, я их… Обычная история.
Мне кажется, что тогда я был почти счастлив. Зарабатывал достаточно для того, чтоб снимать приличное жилье, нормально одеваться и питаться. Развлечения? Самые доступные. Книги? Тоже. Не лез в политику, не смотрел по телевизору новости, предпочитая им детектив или боевик. Короче, жил, как живется. А то, что для этого нужно прилично вкалывать, считал естественным. Особых друзей не имелось, врагов тем более. Я не занимал ничье место, никому не вставал поперек дороги, не жадничал при разделе заработанного.
Короче, плыл по течению и радовался, что течение это ровное и спокойное. Единственное, чего мне действительно хотелось, - это скопить деньги и купить себе жилье. На всю оставшуюся жизнь. Но деньги как-то проплывали между пальцами, а если что-то оставалось, то немного, совсем немного. Как видите, даже к цели своей я относился довольно вяло.
Но вдруг события понеслись вскачь, обгоняя, расталкивая друг друга. Хотя, нет. События эти были взаимосвязаны, ибо одно не могло произойти без другого, другое без третьего. Но события, вокруг меня и со мной происходили, а я так отвык от активного участия в чем-то. Приходилось на ходу перестраиваться, более того, принимать решения, а это было трудно, мучительно трудно.
Если конспективно изложить все, произошедшее со мной, то это звучало бы так: я встретил отца и познакомился с Леной. Вот и все. Вроде, немного, но это круто и бесповоротно изменило жизнь.

Вновь зазвонил телефон, вырвав из прошлого. На этот раз я поднял трубку почти с облегчением.
- Игорь Михайлович, вы обещали к одиннадцати подойти, посмотреть объект. Планы не изменились?
- Нет, все в порядке. Буду.
- Тогда и я подгребу.
Звонил очередной заказчик. Хороший. Такими не бросаются. Собственно, в наше время грех бросаться любым заказчиком, но, простите за тавтологию, времени на всех уже не хватало. Что интересно, строили сейчас поменьше, чем в начале-середине девяностых, но нам работы хватало. Нам - это бригаде ли, сообществу ли, даже не знаю, как правильно, людей, издавна занимавшихся строительными и ремонтными делами. Всего нас было человек десять, что-то решали - трое. Я входил в их число. Наша бригада, пусть будет так, возможно не была самой лучшей, но уж в число лучших входила точно. Отличало от других то, что все работы сдавались в срок. Да и рекламаций что-то не припомню. Так сложилось издавна, и мы не собирались что-либо в этом менять.

Я глянул на часы. Без четверти девять. Стало быть, почти три часа прошли в воспоминаниях. Рекорд! Да еще какой! Обычно, я не утруждал себя копанием в прошлом. Это приносило боль. А от нее лекарств не придумали.
Кофе по утрам не пью. Это не значит, что не пью его вообще. Просто, первая потребность в нем появляется часиков в одиннадцать, и она настолько сильна, что, бросив все дела, где бы ни был, "раскочегариваю" кофеварку, а она всегда со мной, и устраиваю себе пять минут блаженства. Привычка…
Так что, как всегда обошелся чаем и овсянкой. Овсянка - еще одна "вредная" привычка. Дело в том, что приготовление этого блюда занимает минимум времени. Тем более, что в еде я неприхотлив.
- Выгодный муж! - смеется обычно Ленка, но замуж за меня не идет.
- Меня все устраивает и так, - говорит.
Меня тоже все устраивает, но иногда, а последнее время все чаще, хочется, чтоб она была рядом. Сегодня, например…
Лена - врач, причем врач ненормальный. Она всерьез приняла формулу, что обязана "умирать в своих больных", посему у нее никогда нет времени. Поликлиника, обход по вызовам, обход без вызовов, который еще длительней… На ее участке все к этому быстро привыкли, еще бы! И надо-не надо звонят ей, причем иногда и ночью.
- Это сейчас ты такой покладистый, - порой говорит мне Лена, - а попробуй поживи с женщиной, которой никогда нет дома. Взвоешь. - Потом, с досадой, добавляет: - Один уже пробовал!
Кем был этот "один" я не знаю, да и не хочу знать. Главное, что его уже нет!
Собственно, и познакомились мы с ней у отца. Я тогда впервые пришел к нему в дом. Мы сидели, довольно мирно разговаривали, как вдруг у него начался приступ. Я хотел, было, вызвать скорую, но он потребовал позвонить Лене. Кто такая эта Лена я понятия не имел, но послушно набрал номер. Не помню, понравился ли мне голос, ответившей женщины, но она обещала сразу прийти. И пришла.
Как только я открыл дверь, а это было делом нелегким, учитывая количество запоров на ней, глазам моим предстало, как бы это поточней выразить, - создание.
Потом она, осмотрев отца, все-таки вызвала скорую, потом еще осталась после их отъезда. Когда все-таки собралась уходить, начала давать мне задания, тщательно расписывая прием отцом лекарств буквально по часам. Видно, и мысли не допускала, что могу уйти. Честно говоря, я и к отцу-то зашел по собственному малодушию. Зашел, чтоб, наконец, прекратились его нудные уговоры и попытки оправдаться. Думал - посижу часок, пообещаю еще заходить и слиняю. Получилось совсем не так. Более того, мне и в голову не пришло сказать этой удивительной женщине-врачу, что собираюсь уходить. Пришлось остаться, давать лекарства, разговаривать…
Наутро Лена пришла снова и привела сиделку. Я мог уйти, но медлил, ждал, когда и она соберется. Конечно, нам оказалось по пути. Конечно я остался ждать ее у дома очередного пациента, ибо, как выяснилось, нам и дальше по пути. Как по мне, то я сразу решил, что нам "по пути" на всю оставшуюся жизнь, но обнародовать это решение не стал, опасаясь того, что это мое желание может оказаться неразделенным.
С тех пор мы стали встречаться. Когда чаще, когда реже… Как сложатся ее дела. Более того, я стал бывать у отца, ибо Лена не поняла бы иного поведения, а рассказывать ей о наших прошлых семейных делах не хотелось. Я понимал, что рано или поздно это придется сделать, но все медлил и медлил.
Отцу, между тем, становилось хуже и хуже. Это значило, что все больше и больше времени я вынужден был проводить с ним. Даже не помню - о чем мы говорили. Не о прошлом. И не о монетах. Больше обо мне, о моих делах. Он спрашивал, я отвечал. Сперва односложно, потом подробней.
Постепенно я привык к этим нашим общениям, и посещения отцовского дома стали менее тягостны. Он пытался давать мне деньги, но я неизменно отказывался. Зачем? Единственное, на чем он настоял, это на моей прописке. Я согласился, а какой-то жучок из отцовских знакомых оформил все быстро и почти неощутимо для моего времени.
Однажды он вручил мне запечатанный конверт, попросив вскрыть после его смерти. Я взял конверт. Молча.
Через день отец умер. Это произошло при мне. Ему стало плохо, губы и лунки ногтей стали синеть. Я вызвал скорую. Еще до ее приезда, он, усилием воли подозвал меня и прошептал:
- Главное в сейфе! Помни, главное…
И все. Это были последние, услышанные мной его слова.

Я опять поймал себя на том, что сижу с допитой чашкой в руке и вспоминаю. Пора было двигаться по делам.
Машины у меня нет. И не потому, что я не могу себе это позволить, просто как-то руки не доходили. Впрочем, в наше время развелось столько маршруток, что в любой конец города можно добраться легко и быстро. Так что, на запланированную встречу я не опоздал. Потом - текучка. Замеры, согласования фронта работ, уточнение сроков... Когда все это закончилось, не осталось даже времени перекусить - нужно было мчаться на кладбище.
Уже повстречавшись с Виталием, по дороге к могиле отца вспомнил, что так и не придумал, не решил - какую все же сделать надпись на памятнике.
Наконец мы пришли. Памятник оказался таким же, как я и предполагал. Плита, портрет, даты жизни и смерти. Над датами было оставлено место для надписи.
- Знаешь, Виталя, все путем! Только надпись я, пока, не придумал!
На его лице отразилось некоторое замешательство. Наверное думал, что я таким образом увиливаю от оплаты его трудов. Но я быстро успокоил Виталия, оплатив все полностью и на месте. Он повеселел.
- Как придумаешь надпись, дай знать. Мигом выбьем.
С тем и расстались.

В конверте оказалось завещание, где я объявлялся наследником всей, принадлежавшей отцу собственности и какие-то ключи с брелком, на котором выгравировано было слово, вернее имя : - Константин. Странно, но денег не оказалось совсем. Странно не потому, что мне так уж необходимы были деньги, а потому, что отец то и дело предлагал мне крупные суммы. Так я стал владельцем однокомнатной квартиры и большой коллекции, в которой ничего не понимал. Как не понимал - зачем в конверте ключи, если никакого сейфа и в помине не было.
Письменный стол отца оказался забит монетами. Они лежали в отдельных коробочках, в кляссерах, толстых, неповоротливых альбомах… К каждой монете прилагалась бумажка со странной, на мой взгляд надписью, типа:
- Гиль №… стр. …, Петров № …, стр. - и так далее.
Встречались и другие фамилии: Толстой, Ильин, Узденников, Чижов, Краузе… Все и не запомнить. Что означает эта тарабарщина долго не мог понять. Аж до тех пор, пока не полез в книжные полки, стоящие прямо за письменным столом. Оказалось, что имена на записках обозначают авторов каталогов, а цифры номер по этому каталогу и страницу. С этим-то разобрался, но понятия не имел относительно ценности монет. А это было важно, ибо решил я от коллекции избавиться и поскорей. Много горя она мне причинила. Избавиться… Но как? То есть, конечно, я знал, что существует это проклятое сообщество таких же двинутых, как и мой отец. Или просто "общество", как они его называют. Ну, и что? Принесу я туда эту груду металлолома и дальше? Не дарить же эти побрякушки первым встречным?
- Продаешь? - спросят.
- Продаю!
- А сколько стоит?
Ну, и что мне отвечать?
- Эта рубль, а эта два…
А может не рубль, а тысяча и не гривен-рублей, а долларов? И не так обидно, что продешевлю, как то, что потом смеяться надо мной будут. У моих нынешних богатеньких заказчиков есть слово такое: -Лох! У слова этого масса значений и все оскорбительные. В переводе на человеческий язык лох - это дурак, недотепа, жертва, причем постоянная, обманов и вообще жертва. Такое вот совокупное понятие, заключенное в одно короткое слово. Лохом быть оскорбительно и опасно. Второе потому, что ни один серьезный человек не станет вести дела с лохом. Разве что, чтоб еще раз его надурить.
Итак. Монеты следовало продать, но как это сделать я не знал. В большинстве из имевшихся каталогов стояли цены, но были они теми еще, дореволюционными и как соотносятся с нынешними я понятия не имел. Если они вообще с чем-то соотносятся. К тому же, чтоб определить цену по каталогу требовалось сперва определить в нем монету, а я и этого не умел. Чем-то могли помочь записочки, приложенные к монетам, но они были не у всех монет, да и одну монету, допустим, Петра 1 отличить от другой я бы затруднился. Да, на них имелись даты, но для того, чтоб ими пользоваться, требовалось хотя бы знать - что это за царь и когда он правил. Из всех имевшихся в России царей я точно знал только Петра Первого, Екатерину Великую и Николая Второго. Были еще какие-то Александры, но какие - не помнил.
Как видите, моя образованность, возможно вкупе с интеллектом, оставляла желать лучшего. Собственно говоря, до недавних пор мне это не мешало. Некоторую брешь в моем нежелании самообразовываться пробила Лена. Она заговаривала о спектаклях, авторах, актерах, о которых я и понятия не имел. Сперва пытался хоть как-то за ней угнаться, лихорадочно читая какие-то рецензии, просматривая, правда пятое через десятое, видеофильмы. Но потом счел, что лучше будет честно признаться в своей литературно-художественной, а также театрально-исторической тупости. Лена встретила это с пониманием, что меня обрадовало, и с сочувствием, что обидело, а когда обида прошла, то огорчило.
Но на методическое пополнение собственного интеллектуального багажа времени не было. Я добросовестно прочитывал книги, которые мне подсовывала Ленка, но делал это долго и мучительно. Я ходил с ней в кино и в театр, но мне мало, что нравилось. Самое обидное, что пойти со мной на концерт, Киркорова, например, Лена отказывалась наотрез. А я так хотел сделать ей приятное!
Теперь же на меня свалилась еще целая груда монет и, хочешь-не хочешь, надо с ними разбираться. Ладно, разберусь, когда время появится.
Вечером пришла Лена и я вывалил ей все свои проблемы. Она с энтузиазмом восприняла мое решение (как будто я уже что-то решил) заняться самообразованием, хотя бы в области нумизматики. Вот только цель всего этого - продажа всех, без исключения, монет - вызвала у нее недоумение.
- А зачем их продавать? Для денег?
- И для этого, а главное, чтоб ими в доме и не пахло!
- Почему?
Я пробовал отмолчаться, но Лена умела спрашивать.
Исповедь моя закончилась лишь под утро. А утром, собираясь на работу, Лена сказала:
- Знаешь, монеты тут ни при чем… - А потом, вдруг добавила, - Жалко его…
- Его?..
- Ну, не тебя же?
- Могла бы и меня пожалеть!
- За что? Ты сильный, молодой, почти красивый, и у тебя есть я!
Последний аргумент стоил всех остальных, и я с восторгом согласился, добавив только, что вот ее-то могло бы быть побольше. Но Лена только улыбнулась.

Вскоре появилось, как назло, более, чем достаточно свободного времени. Причина банальная - бронхит. Как по мне, то профессиональные болезни строителей - радикулит и этот самый бронхит. Осенью и зимой я болел им по несколько раз, правда, не особенно утруждая себя лечением. В данном же случае, дело обстояло похуже. Дышать стало тяжело, а в груди стоял плотный и болезненный ком. Ленка, обычно обзывавшая меня симулянтом, в чем, признаюсь, была доля истины, ибо, когда я болел, она всегда находилась рядом, на сей раз даже обеспокоилась, погнала на рентген, анализы. Апофеозом всему оказался визит к медицинскому светилу пульманологии Авербуху, который, впрочем, ничего существенного у меня не нашел. Тем не менее, решили, что недельку мне придется побыть дома, отлежаться, подлечиться.
Так что, когда совсем полегчало, я решил, все-таки, заняться нумизматикой.

Достал первую же попавшуюся планшетку открыл. Потом, а вдруг дело быстро пойдет, достал остальные. Внизу еще лежала плоская деревянная коробка из под сигар.. Очень тяжелая, кстати. Коробку я отложил в сторону и, для начала, разложил планшетки прямо на полу. Потом, набравшись храбрости, приступил к первой. Монеты там были медные! Я точно знал, что самые дорогие монеты - золотые, потом идут серебряные, а потом самые мелкие - медяшки. У меня у самого был Николаевский рубль из серебра, и какая-то мелкая монетка, копейка, кажется, так та - медная.
Стало быть, монеты, которые лежали передо мной, оказались самой, что ни на есть, мелочью.
Смирившись с этим, стал разглядывать монетки. Они были невелики, сантиметра два или чуть-чуть больше в диаметре. Всего имелось сорок три штуки.
На одной стороне был нарисован, тьфу, что это я, вычеканен всадник с копьем. Под всадником поднимала башку какая-то змея. Я догадался, что это Святой Георгий. Георгии были разные - маленькие, средние и большие. По кругу имелась надпись, но читать ее пока не стал, а перевернул монету. Это действительно оказались копейки. Так и было написано в две строки:
КО
ПЕЙКА
Правда, на одной из монет надпись была в три ряда. Буквы надписи на разных монетах были разные. Где побольше, где поменьше.
Потом, вооружившись лупой стал изучать надписи по кругу. Там, где Георгий, было написано:
- царь Петр Алексеевич.
Если быть точным, то надписи были неграмотными, буквы некоторые пропущены. Но перевел и понял я их именно так.
- А может тогда правописание такое было?
Кстати, Петр - это когда? К стыду своему я не помнил. Знал, что царь такой был, что "прорубил окно в Европу", что построил Ленинград, который тогда назывался Петербург, в честь того же Петра, да и сейчас так опять называется. Но дат царствия не помнил.
- Стрельцы… Софья… Алексашка Меньшиков… - промелькнули в голове имена из романа Алексея Толстого, - Анна Монс, Лефорт, царевич Алексей…
Но имена ничего не прояснили.
- Дубина, - чуть не хлопнул себя по башке, - на монетах же всегда год имеется!
Но года не было! Правда, под конем были какие-то значки, возможно обозначавшие год, но расшифровать я их не умел. Ладно. На то энциклопедия есть. Я стал разглядывать надпись с другой стороны и прочел, в своем естественно переводе:
- Всей России повелитель.
И все. Хотя нет, были еще буквы. Две штуки. На той монете, что держал в руках написано было: - БК.
Вот и все, что почерпнул из знакомства с первой планшеткой. Но оставались остальные. Их, пока, не стал открывать, а занялся размышлениями.
Судя по всему, копейки были разными. Разные буквы под конем, разные размеры этого самого коня… Может каждый год чеканили разные монеты? Я пригляделся к значкам под конем. Нет, не выходило. Монет одного "года" было четыре, другого только одна, третьего, допустим, две… Непонятно!
- Чего гадать, - подумалось, - продам их всех вместе!
Но такая мысль почему-то не грела. Не говоря о том, что понятия не имел о ценности этих копеек. Нет! Следовало разбираться дальше.

Квартира, которую я когда-то снимал, находилась вблизи Нового базара, что очень устраивало. Можно не бегать по магазинам, покупая провизию, а по дороге с работы просто заскочить на рынок и отовариться. Одинокая, самостоятельная жизнь сделала из меня, в числе прочего, сносного кулинара. Так что, кормить себя, родимого, старался получше, когда время на то имелось. У меня появились знакомые среди торговцев и лоточников, что дополнительно обеспечивало качество приобретаемого. Рыбу я покупал только у дюймовочки - веселой, краснощекой молодой женщины, с улыбкой до ушей. Если я хотел купить что-то, по ее мнению нестоящее или несвежее, она тихо говорила:
- Вам это не надо!
- Ясно, - отвечал я и покупал то, что она сама выбирала. И не жалел.
Мясо следовало покупать у Светочки, а копчености у Сережи. Бакалея самая лучшая и при этом самая дешевая продавалась у Лены или Васи. Менять по хорошему курсу доллары следовало у некоего молодого человека, которого я сам для себя прозвал "Пупсиком". Правда, иногда в табачных рядах курс оказывался выше.
Эх, какую бы историю смог я написать о Новом базаре! Но речь-то не о нем. Вернее, и о нем тоже, ибо там я встретил отца. Однажды, в овощных рядах, у самого выхода на Княжескую почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглянулся, но никого, вроде, не заметил. Но неприятное ощущение от того, что кто-то смотрит в упор не проходило. Я снова оглянулся, на этот раз уже резко.
Какой-то плохо одетый старик, не отрываясь, глядел на меня.
- В чем дело? - чуть не вырвалось. Чуть… потому, что я сразу его узнал.
- Господи! Это сколько же лет прошло? Что делать? Убежать? Заговорить? - заметались в голове беспорядочные мысли.
Он заговорил первый:
- Игорь, ты узнал меня? Узнал?
- Допустим, ну и что?
- Но я же…
- Да-да, очень интересно, кто же вы такой?
- Я твой отец!
- Да, а из чего это следует?
Сколько лет я готовился к этой встрече, придумывая хлесткие, обидные слова. Бросить их, как перчатку и уйти. Уйти так, чтоб не посмел догонять. За мать, за себя, за изничтоженную юность, за тоску зала суда, которая уже никогда не забудется. За все, что было отнято и никогда-никогда не вернется.
Но слова, нужные слова никак не приходили.
- Игорь, пожалей и прости! - вдруг сказал старик.
На слово: - Прости, - я бы не отреагировал никак. Меня убило другое: - Пожалей!
Люди, снующие по своим делам, обтекали нас, иногда задевая.
- Может, поговорим? - попросил старик.
- О чем?
- О тебе…
- А что обо мне говорить? Жив, здоров, ни в чем и ни в ком не нуждаюсь!
- Я вижу… Ты знаешь, я последние годы только и думаю о тебе…
- Что денег не хватает?
- Денег? - опешил он. - Нет, денег хватает! Может тебе нужны? - вдруг обрадовался старик.
- Я же сказал, что ни в чем и ни в ком не нуждаюсь!
Постепенно мы выбрались из толпы и теперь стояли друг против друга возле калитки. Я мог повернуться и уйти, но, непонятная мне, противная жалость удерживала на месте.
- Проводи меня, - попросил старик, - тут недалеко.
Я кивнул и медленно пошел с ним рядом. Шли молча.
Идти действительно оказалось недалеко - всего два квартала.
- Тут я живу, - указал старик на парадную. А потом с тоской продолжил: - Может зайдешь?
Я сослался на неотложные дела, мечтая поскорей, поскорей, поскорей расстаться с ним.
- Я понимаю, понимаю… Адрес хотя бы запиши!
Он продиктовал адрес и телефон.
- А ты где живешь?
- Тут неподалеку, - почему-то ответил я правду.
- И телефон есть?
- Имеется…
- Дашь?
Куда было деваться?
Мы расстались, я бегом помчался домой, чтоб, хоть там успокоиться, прийти в себя. В голову опять пришли все те, задуманные давно, обидные слова. Я собирался сказать ему их, когда он позвонит. Я даже поглядывал на телефон, недоумевая почему он молчит. Но отец в тот вечер не позвонил. Не позвонил он и назавтра.
- Может, с ним что случилось? - вдруг пришло в голову. - Ну, и что из этого? -одернул себя.
Интересное кино получается…
Еще несколько дней ждал звонка, заводя себя больше и больше. А когда ждать перестал, а завод прошел, он позвонил.
- Я тут приболел малость, да и тебе нужно было остыть!
- Остыть?
- Ну, конечно! Я же понимаю, что тебе необходимо высказать все, что скопил за эти годы. Только, наверное, не стоит.
- Вот как?
- Что-то я сам себе уже сказал, а что-то и говорить не нужно!
- Почему? - тупо спросил я, уже вовлеченный в странную логику его рассуждений.
- Почему? - переспросил он, - Да потому, что в этом нет никакого смысла. Ссорятся только дураки!
Мне хотелось грубо оборвать, наговорить гадостей, а потом бросить трубку. Но я этого не сделал. Может, не захотелось выглядеть этим самым дураком…
- Может погуляем? - спросил он, - Погода хорошая, а я дня три не выходил.
Я хотел отказаться, но почему-то согласился.

Пришла Лена, и все грустные мысли отлетели в сторону. Ленка - оптимист и с ней рядом грустить невозможно. Во всем она умудряется увидеть что-то хорошее, а если я ненароком разрушу каким-то словом ее розовые построения, начинает меня жалеть. Терпеть не могу, когда меня жалеют все…, кроме нее. Лена даже это делает оптимистично. Лучик мой теплый!
Она терпеливо выслушала итог моих нумизматических и, частично, исторических изысканий, задумалась, а потом сказала:
- Счастливый, тебе столько еще предстоит узнать!
- Очень надо, - обиделся я
- Ну, как ты не понимаешь? Это же здорово, изучая монеты, на которые твой отец жизнь положил, заодно узнать историю своей страны!
- Между прочим, он не только свою, но и наши с мамой жизни, можно сказать, положил, а вернее - бросил на землю и потоптал слегка. Это во-первых, а во-вторых, я, вроде бы, совсем в другой стране проживаю!
- Ну, так и узнай на что пошли такие жертвы. Это во-первых, - передразнила она меня, - а во-вторых, все мы из той, прежней страны! Это наши дети…
- Наши дети? Это уже много интересней! Вот об этом я готов говорить сколько угодно и не только говорить!
Я обнял Ленку, она приникла ко мне. И вместо нумизматики мы занялись… Сами знаете чем.

Утром я в девятьсот девяносто девятый раз приступил к выяснению отношений.
- Лен, ну, выходи, наконец, за меня замуж!
- Не выйду, - ответила Лена и вдруг заплакала.
Я начал целовать ее в мокрые от слез щеки, глаза и все спрашивал:
- Ну, почему? Почему?
- Потому что тебе хорошо в этой стране, - неожиданно ответила она. - Да, да, я же вижу!
Я растерялся.
- А тебе плохо?
- Мне не просто плохо, мне жутко и страшно! Мне противно брать у пациентов деньги, когда они мне их суют, а иначе мне просто не на что будет жить. Я устала каждый день думать о том, что впереди. Мне отвратительно выбирать между подлецом и подлецом и голосовать за того, который чуть менее подл. Я хочу детей, и мне страшно за их судьбу! У этой страны нет будущего, как нет его для всех нас, пытающихся жить честно!
Я растерялся. Нет, был просто оглушен. Никогда не ожидал от нее таких слов. Но, слава Богу, даже не попытался что-то сказать.
- Я хочу уехать отсюда! - вдруг выпалила Лена. - Хочу, хочу, хочу! Я давно бы уехала, если б не ты!
- Я-то тут причем? - чуть не сморозил страшную глупость. А потом понял, что она имеет в виду и на душе, несмотря на ее слезы, сделалось грустно и хорошо.
- Лена, я никогда не откажусь от тебя. Я сделаю все, чтоб тебе в этой стране стало, пусть не хорошо, так терпимо…
- Но я не хочу, чтоб терпимо!
Только я не дал ей прервать себя:
- … а если все равно не сможешь, то уедем вместе. Если возьмешь, конечно!
Потом… Что было потом? Да ничего нового. Нет, все новое! Потому что, несмотря ни на что, мы, может быть впервые, были по-настоящему вместе.

Лена ушла, а я остался. И начал ходить из угла в угол, размышляя. Нет, я не жалел о сказанном. Я думал над тем, что же все-таки будет, если придется у

Уважаемые пользователи, в данный момент на сайте ведутся технические работы, в связи с чем возможны кратковременные сбои в его работе. Мы будем благодарны вам за сообщения в службу поддержки о возможных неполадках. Приносим извинения за причиненные неудобства. Администрация сайта